Авторская версия событий февраля 1942 года, когда писатель Стефан Цвейг и его вторая жена Шарлотта совместно приняли смертельную дозу снотворного.
Стефан Цвейг (1881-1942)
Дождь, дождь. Холодный осенний лондонский дождь. А она идет и идет, прижимая к груди свой нераскрытый зонт, идет неизвестно куда, без цели и смысла… Её нагоняют двое прохожих — они спешат укрыться от дождя. До нее доносится обрывок фразы: «…горький хлеб изгнания…»
Она подумала: «Эмигранты. Такие же, как мы с мужем… С мужем?» К горлу подступает комок. Не хватало еще разрыдаться тут — на незнакомой улице, посреди чужого города.
Прохожие уже совсем близко: теперь, несмотря на шум дождя, их разговор слышится все явственнее.
— …Проклятая война, проклятый Гитлер!
— То, что он напал на Россию, похоже, уберегло Англию от вторжения.
— Надолго ли?
У нее сжалось сердце. Она узнала их по голосам — давние знакомые, еще по Вене. Нельзя допустить, чтобы эти люди увидели ее такой растрепанной, промокшей до нитки. Начнутся вопросы… Поравнявшись с каким-то маленьким магазинчиком, она юркнула внутрь. Но по несчастной случайности венские знакомые поднялись на крыльцо того же магазина, явно решив переждать там дождь, внезапно превратившийся в ливень. Ситуация складывалась нелепейшая. Она стояла по одну сторону магазинной двери, те двое — по другую. Яснее ясного, было слышно каждое их слово. «А что, если им захочется войти внутрь?» — думала она.
— …Ну и что дальше? Насколько нам хватит тех денег, которые дал Стефан? Когда они кончатся, что же, снова идти к нему на поклон? До каких пор?
— Что ты хочешь от меня услышать? Мы тут перебиваемся кое-как, а он? Еще бы, модный, знаменитый Стефан Цвейг… Его издают и переводят во множестве стран, до которых не дотянулся Гитлер. Впрочем, он всегда был везунчиком — сын миллионера, да и в браке — счастливее не бывает.
— Это-то тут при чем?
— Ни при чем. Важно другое. Он помогает — ну и спасибо. Покамест никому из нашей венской пишущей братии не отказал. Дождь вроде бы кончается, пойдем…
Дождь действительно поутих, но ненадолго. Когда она решила выйти из магазина, он зарядил с новой силой. Как ни странно, этот случайно подслушанный разговор отрезвил ее. Довольно мотаться по городу под проливным дождем! Она — Фридерика Цвейг, жена известнейшего писателя, и он действительно счастлив в браке. Больше того, у них обоих за плечами четверть века безмятежной супружеской жизни. Этого забывать нельзя. Хватит глупостей. Нужно немедленно найти такси, ее познаний в английском хватит, чтобы внятно назвать адрес. Она огляделась. Боже! Какая-то унылая окраина, бесконечная узкая улица, страшные, закопченные дома. Похоже, такси сюда не заглядывают… Неожиданно за спиной раздался звонкий девичий смех, а следом мужской голос негромко затянул куплет песни, которую распевал весь Лондон:
«Далеко до Типперери,
Далеко.
Расставаться с милой Мэри
Нелегко»
…Они шли под дождем, не выбирая дороги, и улыбались друг другу. Девушка — темноволосая, невероятно молоденькая — не сводила со своего спутника счастливых сияющих глаз. А тот, тоже почти мальчишка, в солдатской форме, с рукой на перевязи снова и снова начинал петь о том, как долог путь до Типперери. Она спросила их о такси, и оба что-то затараторили по-английски. Когда убедились, что их не понимают, кое-как, чаще жестами, объяснили, что такси в эти края не ездят, а вот если мэм пойдет следом за ними…
Наверное, и она когда-то смотрела на Стефана такими же сияющими глазами, как эта темноволосая девчушка на своего солдата. Только ей никак не больше шестнадцати, а Фридерике Цвейг было двадцать… Нет, двадцать два. И фамилия у нее была другая, когда все началось.
А началось все с улыбки.
Она сидела в маленьком венском кафе, и ей улыбнулся, дерзко и нежно, стройный, щегольски одетый незнакомец с ровно подстриженными усиками, в модном пенсне.
Фредерика фон Винтерниц с детьми, 1912
И она, Фредерика Мария, урожденная Бургер, жена добропорядочного кайзеровского чиновника фон Винтерница, примерная мать двух дочерей, серьезная дама, пробующая себя в литературе, вдруг поняла смысл странного выражения «томление сердца».
Скорее всего, они не должны были познакомиться. Где? Как? У сына богатого венского буржуа и дамы из круга служилой аристократии не было точек соприкосновения. Вернее, не было бы, не будь они оба страстно увлечены литературой.
Потом был июнь 1912 года. Подруга подарила Фредерике фон Винтерниц томик стихов Верхарна в переводе Стефана Цвейга. Это случилось в литературном кафе «Ридгоф». Дамы скромно сидели в углу, а в центре расположились двое щеголей, один из них все время поглядывал на Фредерику. Она узнала его улыбку и покраснела. Подруга сказала: «Смотри-ка, вон наш переводчик!»
Через день Стефан Цвейг получил письмо, подписанное ФМФФ. Оно начиналось так:
«Дорогой господин Цвейг! Надо ли объяснять, почему я с такой легкостью решаюсь сделать то, что люди считают неприличным… Вчера в кафе мы с вами сидели недалеко друг от друга. Передо мной на столе лежал томик стихов Верхарна в вашем переводе. До этого я читала одну вашу новеллу и сонеты. Их звуки до сих пор преследуют меня… Я не прошу вас отвечать, а если все же появится желание, напишите до востребования…»
Ни отправительница, ни адресат не предполагали, что эхо этого послания прозвучит через годы в одной из лучших новелл Цвейга «Письмо незнакомки».
Она отправила письмо, ни на что не рассчитывая: ее жизнь была безрадостна, а мир, который описывал Цвейг, великолепен, и ей хотелось хоть как-то прикоснуться к нему. Завязалась вежливая, ни к чему не обязывавшая переписка.
…Дождь то переходил в ливень, то снова затихал, словно для того, чтобы собраться с силами, а потом обрушиться на Лондон сплошным водяным потоком. Фредерика уже давно перестала это замечать — она шла и шла за влюбленной парой, так глубоко погрузившись в свои размышления, что несколько раз чуть было не потеряла провожатых из виду. Казалось, если сейчас она вспомнит что-то самое важное из их со Стефаном прошлого, в настоящем не будет того, что произошло. Оно исчезнет, испарится, забудется, как ночной кошмар. Так что же было дальше?
Стефан и Фредерика в 1922 и 1935 годах
Не вдруг и не сразу они стали звонить друг другу. Наконец Цвейг лично познакомился с молодой дамой. Позднее Фредерика поняла — Стефан уже тогда был готов влюбиться и влюбился бы, если бы не боялся потерять свою драгоценную свободу. И она, с большим трудом избавившись от любви к своему статному, пригожему, но направо и налево изменявшему ей мужу, а затем и от супружества, чувствовала то же самое. Этому нисколько не помешало то, что вскоре они с Цвейгом проснулись в одной постели.
Он осторожно, обиняками давал ей понять: не следует придавать слишком большого значения случившемуся. Есть любовь телесная — и есть духовная. Вторая намного выше первой. С ней — второй — все обстоит очень сложно. Она такая хрупкая…
За всем этим Фредерика услышала другое: он рожден для того, чтобы быть слугой своего дара, а не погрязнуть в семейной пошлости — ссорах, приступах ревности. Она не то чтобы соглашалась, но и не спорила. Фредерика помалкивала, давая Цвейгу возможность расценивать ее молчание как угодно.
Мысли Фредерики прервал влюбленный солдатик, вдруг во всю глотку гаркнувший: «Эй, такси!»
…Дома она сразу прошла в свою комнату. Заперла дверь, опустилась в кресло, сжала ладонями виски. Нужно взять себя в руки. Она справится с этим, как всегда справлялась со всем, что вставало у нее на пути.
В сущности, что сегодня произошло? Она, жена Стефана Цвейга, всемирно известного писателя, и сама автор нескольких повестей и романов, пользовавшихся успехом в Австрии, застала своего мужа с секретаршей… Пошлая, недостойная Стефана история! О нет, только не опускаться до сцен дурного тона со слезами и упреками. Она будет вести себя достойно.
Под дверь подсунули письмо. Оно начиналось с обращения: «Высокочтимая госпожа Цвейг!»
Далее секретарша умоляла простить ее, не придавать значения несчастной, нелепой случайности.
Фредерика представила, как выглядит грешница. О господи! Ну, разумеется, то, что произошло, случайность. Ведь она сама к пятидесяти годам сохранила и великолепную фигуру, и стать. Да и лицо, слава богу, не утратило былой миловидности.
А эта Шарлотта… Что у нее есть, кроме умения лихо печатать на машинке? И подумать только, ведь она сама — «высокочтимая госпожа Цвейг» — привела это создание в дом, когда мужу срочно понадобилась секретарша!
Так в их жизни появилась Шарлотта Альтманн — худая, сутулая, с лицом какого-то нездорового цвета. Второго такого жалкого существа, пожалуй, и не сыщешь. Перед Фредерикой предстала самая несчастная девушка из всех, искавших работу при помощи комитета по делам беженцев. Она выбрала ее из десятков других, чтобы сделать доброе дело.
Шарлотта Элизабет Альтман
Молчаливая Шарлотта — Лотта, как стали называть ее супруги Цвейг, оказалась отличной секретаршей, а то, что эта робкая дурнушка с первого дня пребывания в их доме смотрела на Стефана влюбленными глазами, Фредерику нисколько не волновало. Не она первая, не она последняя.
И вот случилось то, что случилось…
Фредерика встала и прошлась по комнате. Спокойствие и выдержка. И еще раз выдержка и спокойствие. То, что произошло, не трагедия, даже не драма, а не более чем скверный анекдот. И все же… Выходит, я недооценила эту фрейлейн, эту серую мышь. Но Стефан… Уму непостижимо.
Стефан, которому за пятьдесят, который за время их двадцатилетнего брака ни разу не взглянул на другую женщину… Что это? Может быть, последствия депрессии, обрушившейся на него, когда в Австрию вошли нацисты и им пришлось бежать, оставив свой дом?
А ведь он был перед ней виноват, и это случилось еще до того, как они поженились…
Та давняя история припомнилась весьма кстати. Тогда Фредерика повела себя единственно правильным образом. Что ж, выдержки ей хватит и на этот раз…
Все началось с того, что Стефан, устав от неопределенности их отношений, сбежал в Париж. Там и появилась ослепительная красавица, модистка Марселла.
Он незамедлительно сообщил обо всем Фредерике. Написал подробно и обстоятельно, как пишут другу. Фредерика и ответила ему как добрый старый друг. Поздравила с тем, что Париж встретил его таким прекрасным сюрпризом… Ну, и прочее в том же роде.
Чего стоило ей это письмо, знала только она одна. Но, будучи женщиной умной, Фредерика догадалась сразу: Стефан затеял с ней игру. Жестокую, изысканную любовную игру, подобную тем, о которых не раз рассказывал в своих новеллах.
Он все писал и писал ей о своей модистке и явно ждал, что она предъявит права на его свободу. Однако ничего подобного не произошло. Фридерика условия игры приняла, но повернула ее по-своему — и выиграла. Ее письма оставались такими спокойными, такими дружескими, что Стефан испугался: а вдруг он потеряет Фредерику? Вдруг он ее уже потерял?
В очередном послании Стефан предложил ей руку и сердце…
«Я справлюсь с этим, если буду вести себя так же», — думала Фредерика. И тут у нее мелькнула мысль, от которой она досадливо поморщилась. Ей скоро пятьдесят, а Лотте — двадцать шесть. Она моложе Стефана ни много ни мало на целых двадцать восемь лет…
Поздним вечером к ней постучался Стефан. Он долго просил прощения, уверял, что эта девушка для него ничего не значит. Она ждала, что муж попросит срочно подыскать ему другую секретаршу, но этого так и не услышала. Ни в тот день, ни на следующий, ни через неделю, ни через месяц…
Все шло по раз и навсегда заведенному распорядку. Ровно к девяти аккуратнейшая фрейлейн Альтманн являлась в квартиру Цвейгов. И сквозь закрытые двери кабинета Фредерика слышала, как Стефан час за часом диктовал ей страницу за страницей. Проклятая машинка все стучала и стучала.
Время шло. Ничего не менялось. Пока однажды за обедом Фредерика не поймала на себе взгляд бессловесной фрейлейн. Ненавидящий и, главное, торжествующий взгляд.
После обеда она отправилась в комитет по делам беженцев, а вечером заговорила с мужем о новой секретарше. Стефан прятал глаза:
— Полно, Фредерика. Лотта великолепно работает, не вижу причин отказываться от ее услуг. Будь великодушна, девушка так молода, так беспомощна. Чужая страна, чужой город. Где она найдет работу?
— Я уже нашла ей работу, пусть это тебя не беспокоит.
Он помолчал, а потом сказал, как отрезал: «Лотта остается». И вышел из комнаты.
Три следующих года он спал с женой и украдкой проводил время с Лоттой. Три года они вместе обедали и старательно поддерживали за столом ничего не значивший разговор о капризной английской погоде. Фредерике было невмоготу, но она понимала: остается только одно — ждать. И дождалась.
Однажды, вернувшись домой к обеду, она увидела на полу в столовой осколки разбитой вазы. Окно, несмотря на позднюю осень, было открыто настежь. Растерянный Стефан поспешно захлопнул створку и бросился ей навстречу. Под ногами захрустели осколки фарфора.
— Фредерика, дорогая, горничная сейчас все приберет. Понимаешь, Лотта устроила сцену, разбила вазу. Впрочем, это пустяки. Она пыталась выброситься из окна. Фредерика, так дольше продолжаться не может.
— Естественно. Я завтра же подыщу тебе другую секретаршу.
— Ты не поняла. Я прошу у тебя развода.
Она молча вышла из комнаты, Стефан бросился следом и все говорил, говорил не переставая. Погрузиться в этот поток слов она не могла — слишком больно… А потом наконец поняла главное: все это началось давным-давно, когда никакой Лотты не было и в помине.
…У них со Стефаном был дом в Зальцбурге. Там они прожили двадцать пять счастливых лет. И вот как-то вечером, когда оба написали все, что было намечено утром, и отправились побродить по узким улочкам старинного городка, им навстречу попался старик. Он медленно шел, тяжело опираясь на палку, под руку его бережно поддерживала молоденькая девушка. Она старалась приноровиться к неуверенным шагам старика и все повторяла: «Осторожнее, дедушка, не споткнись, дедушка».
Фридерике со своими дочерьми Аликс и Жужей вместе со Стефаном в саду своего дома в Зальцбурге
Стефана передернуло. Позже он сказал Фрeдерике: » До чего же отвратительна старость! Не хотел бы я дожить до нее. А впрочем, если бы рядом с этой развалиной была не внучка, а просто молоденькая женщина. Кто знает. Помнишь библейского царя Давида? «…Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана!»
— Ты шутишь, — вымолвила Фрeдерика.
— Как знать. Рецепт вечной молодости остается одним на все времена. Старый человек может ее позаимствовать только у влюбленной в него молодой женщины.
Воспоминание мелькнуло и исчезло. Теперь Фрeдерика начала вслушиваться в то, что говорил Стефан:
— …А еще я прошу тебя оставить себе мою фамилию. Пусть это станет последней связывающей нас ниточкой.
— Значит, на свете будут две фрау Цвейг?
— Да пойми же, Лотта для меня как подарок судьбы, как надежда на чудо…
— Хорошо, я сделаю все, как ты хочешь. Пусть адвокат подготовит необходимые бумаги. Я подпишу.
Двумя неделями позже на Фрeдерику обрушилось еще одно испытание.
Казалось, все кончено. Шарлотта и Стефан готовились к отъезду, а Фрeдерика на это время перебралась к одной из своих приятельниц. Та была женщиной деликатной и не задавала лишних вопросов.
Стефан разыскал бывшую жену.
— Фридерика, одевайся, едем.
— Куда? Кажется, я все сделала, как ты хотел.
— Мы немедленно едем к адвокату и аннулируем развод. Я не могу без тебя. То, что я затеял, — безумие, наваждение, бред.
— Фрейлейн Альтманн знает о твоем решении?
— Нет, слава богу. Она уехала по делам, вернется к вечеру.
— Вот как…
— Ну да, уверен, она закатит мне ужасную сцену. Ничего, переживу. Едем!
Адвоката не оказалось на месте. Уехал в отпуск. Фрeдерика никогда не видела Стефана таким растерянным.
— Что же ты теперь намерен делать?
— Не знаю, право, не знаю… Лотта, наверное, скоро вернется. Я позвоню тебе… Или напишу.
— Знаешь, Стефан, если бы адвокат оказался на месте, это в конечном счете ничего не изменило бы.
Фрeдерика была права.
Она обосновалась с дочерьми в Соединенных Штатах, Цвейг с молодой женой эмигрировал в США, потом в Бразилию — они поселились в маленьком курортном городке Петрополисе. Стефан, как в былые времена, часто писал Фридерике. Характер писем, разумеется, был совсем иной, чем в прошлом. Теперь ему интересны все мелочи, все подробности ее жизни, в случае необходимости он готов прийти на помощь.
О себе он писал скупо: «Читаю, работаю, гуляю с маленьким псом. Жизнь здесь достаточно комфортна, люди дружелюбны. Перед домом на лужайке пасутся маленькие ослики…»
И вдруг в одном из писем фраза: «Судьбу не обмануть, царя Давида из меня не вышло. Кончено — я больше не любовник». А в следующем письме — как признание, как мольба о прощении: «Все мои мысли с тобой».
Далеко внизу под окнами квартиры Фридерики Цвейг шумел пыльный чужой Нью-Йорк. Было раннее утро, на столе перед ней стояла чашка остывшего кофе, лежал лист бумаги с обращением: «Дорогой Стефан!» Решение принято. Дело за немногим: написать важное, очень трудное письмо. Ни в коем случае не выражать сочувствия. Стефан — гордый человек, сочувствия он не примет. Не упоминать о том, как ей пусто и одиноко без него. Это может уронить ее в его глазах. Не писать напрямую, что, поскольку его молодая супруга не сумела вернуть ему молодость, то… Нет, это не великодушно! Начать следует совсем с другого. С того, что в этой проклятой войне наметились перемены к лучшему, что после того, как русские нанесли Германии такое сокрушительное поражение в городе на Волге, можно надеяться… О, Господи, опять не то — от Волги до Зальцбурга дорога такая длинная…
Фридерика по давней привычке сжала ладонями виски. Ну как, какими словами написать, что ему следует вернуться к ней, что старость совсем не так страшна, если это старость вдвоем.
Они могли бы поселиться… Не все ли равно где, лишь бы вместе. Какая, в конце концов, разница, будет это в Буэнос-Айресе, Лондоне или Мехико?
…Дочь вошла в комнату без стука, что у них вообще-то было не принято. Сказала: «Мама, смотри… Вот.» И положила на стол газету. На первой полосе аршинный заголовок «Самоубийство Стефана Цвейга». И дальше:
«…Шестидесятилетний писатель и его молодая жена вместе уходят из жизни… Великий человек не может вынести варварства эпохи, та, что его любила, не желает оставаться одна…»
Несколько дней Фрeдерика не выходила из дома. Груда газет, которые приносила ей дочь, все росла и росла. Трагедия попала в заголовки едва ли не всех крупных изданий в мире. В 1942 году редакторам хватало новостей, но это событие на время потеснило и сражения в России, и известия из Северной Африки. Теперь благодаря газетам она могла представить себе, как это было.
Фрeдерика закрывала глаза и видела аккуратно прибранную комнату, стол с конвертами, на них наклеены марки. В конвертах последние письма друзьям, среди них и послание ей. Она получит его через несколько дней. Письмо губернатору штата Рио-де-Жанейро с благодарностью за гостеприимство. Конверт с надписью «Распоряжения относительно моей собаки». А в постели они оба — аккуратно одетые, накрытые пледом.
Газеты сообщали, что супруги Цвейг приняли большую дозу снотворного.
На столе перед Фрeдерикой по-прежнему лежал забытый лист бумаги — ненаписанное, ненужное теперь письмо с одной-единственной фразой: «Дорогой Стефан!»
А «Дорогому Стефану», судя по газетам, Бразилия готовила торжественные похороны. В своей книге «Бразилия — страна будущего» Цвейг написал о ней много хорошего, и в последний путь его провожали десятки тысяч благодарных, жадных до сенсаций жителей Рио-де-Жанейро. На следующее после похорон утро газеты опубликовали фоторепортажи с траурной церемонии. Не промолчал никто — уж очень интригующей была тема.
…Вошла дочь. Принесла свежесваренный кофе. Фрeдерика думала о своем: даже подписывая бумаги о разводе, она в глубине души на что-то надеялась. А потом эти последние два письма… Теперь он ушел навсегда. И в далеком Рио-де-Жанейро на кладбище рядом две плиты — бессловесная дурнушка не пожелала отпустить ее мужа и навсегда заняла место, которое по праву принадлежало ей, Фрeдерике.
Что ж, Стефан был мастером красивых мелодраматических развязок, и эта, в конце концов, не хуже прочих. Знаменитый писатель оставляет земную юдоль на гребне славы и уходит, как Ромео, вместе с юной возлюбленной… О Господи, зачем все это
Фрeдерика Цвейг прожила долгую жизнь: ей удалось увидеть, как состарились дети и выросли внуки. Окружающие считали ее счастливым человеком. И только самые близкие люди догадывались, что по-настоящему ее жизнь, полная томления жизнь сердца закончилась в 1942 году, когда она узнала о самоубийстве Стефана Цвейга.
Источник smiruponitke.info
